«Мы все, затаив дыхание, ждем, чем разродится беременный театр. Театр сейчас как будто находится на сносях, и все как бы притихли, как бы ждут этого момента», — так видит театр сегодня грузинский режиссер Роберт Стуруа. И так он в интервью «Независимой газете» объяснил предпочтение режиссеров перечитывать, перелистывать, интерпретировать, вновь и вновь ставить на подмостках театров классику.
И действительно, где сегодня возьмешь приличную новую пьесу? Современное искусство, можно сказать, в недоумении: что делать, куда двигаться? Да и с ценностями, честно говоря, большая проблема.. Именно поэтому постановку современной пьесы в «Луначарском» можно назвать смелым шагом режиссера Михаила Серебро. Его «Чешское фото» — поиск истины, и ничего, что ищут ее не в горячих кухонных спорах, а в судьбах, поведанных за маленьким столиком ресторана на воде
Ироничные диалоги Галина, интересная работа художника вкупе с осветителями и какая-то звенящая, на грани нервного срыва игра Ми хайла Кондратенко стягивают зрительный зал в единый узел, то ослабляя его фарсом, то затягивая удавкой трагедии. Хотя, в сущности, нич& го необычного на сцене не происходит. Просто в извечном споре внов1 встречаются практичное богатство и романтическая бедность. А межд ними —Женщина, то возносимая на пьедестал Богини, то низвергаема? в бездну пошлости и грязи.
А впрочем, все еще гораздо проще: выпивают два старых товари ща. Выпивают и беседуют меценатствующий, заехавший в город юности Пашка и нищий, болезненно гордый саратовец Лева. Ах, как разбросало по разным дорожкам, как развело друзей увлечение фотографией! Так кажется. Чешское фото на самом деле — лишь отправная точка к личному пониманию прекрасного, к созданию собственного кодекса поря дочности и чести. И, между прочим, это зрителю придется выбирать, чей кодекс — истинный. Если, конечно, здесь выбор уместен. Стоит ли подвергать сравнению полярные истины?
Пьяный Павел первого действия практически нереален: слишком широк в натуре и самоуверен, слишком отвечает нашему представлению о «новых русских». И становится как-то неловко и стыдно: актер переигрывает! А бедный Лева — о Господи! — общественный обвинитель. И хоть правда его страшна и реальна, становится странно: как просто, оказывается, доказать, что бедность — честна, а богатство — ццинично и пошло.
Все меняет антракт. Народ протрезвел! В тоске безрадостного похмелья вырисовывается личность Павла, без бахвальства и представлений. Именно без представлений «нового русского». Вот когда приходит понимание, что не артист переигрывал — переигрывал Павел, так заучивший свои образ, так представляющий его зрителям. А теперь ему нечего, да и не перед кем представлять — зрителей нет. Исчезли пляшущие мальчики, пардон, официанты (кстати, пластическая группа из молодых артистов театра вполне передала ощущение ресторанного бардака. Впрочем, возможно, так воспринимали действительность не лишком трезвые герои ресторана на воде).
Что же касается друга, так ведь померк бедный Лева, запоздало выставляя напоказ мягкотелую принципиальность. И так велика и непреодолима становится пропасть между друзьями, что рушится мир. Он рвется по шву противоречий. На том же безрадостном берегу с обрывками истины остается саратовский фотограф. Другие обрывки уносит волной вместе с кораблем Павла. Если такой корабль был...

Е. Долинская